Приглашаем посетить сайт

Синопский бой

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Синопский бой (старая орфография)

Свирепое обращение турок с подвластными им христианами с давних пор сильно возмущало сердца русского народа, который не мог без содрогания слышать о том, как ненавистный ему турок-басурман обижает его собрата и единоверца-грека, как льется кровь невинная, как сжигаются православные монастыри, как казнят православных патриархов и как турецкая стража, с пренебрежением относится к нашей святыне, безцеремонно заходит в ограду храма Святого Гроба Господня, чтобы закурить там свою трубку....

Много, много раз русское войско ополчалось на турок и шло в защиту святой веры; много наносило погромов неприятелю, заставляя Султанов соглашаться на требования Русских Государей относиться иначе к нашим единоверцам, но все это в сущности далеко не приносило той пользы, которая была-бы желательна. Турки притихали только на время, а затем, при каждом удобном случае, с новой силой и новым зверством чинили свой суд и расправу.

Зная хорошо, на сколько прискорбно каждому русскому человеку смотреть на подобные безчинства и сам скорбя душею, Император Николай I в 1852 г. решил сделать новую попытку образумить Турок и помочь Грекам, не прибегая к кровопролитию. Попытка, к несчастью, не удалась.

По проискам Французского Императора Наполеона III (родного племянника, того самого Наполеона Бонапарта, который в 1812 году нагрянул на Россию) Турки стали в особенности притеснять подданных им восточных православных христиан; лютеран же и католиков, благодаря защите Франции, Англии, Пруссии и Австрии, оставляли в покое. Возмутительно то, что жители этих вышеназванных государств, сами христиане, не останавливались перед тем, чтобы, так сказать, направить врагов Христовой веры на православное население, а Туркам только этого и надо было.

Император Николай Павлович, потеряв терпение, отправил ив Константинополь к Султану Князя Меньшикова с требованием точного исполнения раньше заключенного договора, приказав кроме того объявить, что Русский Царь - первый войны начинать веетаки не будет, а предлагает кончить дело мирно.

Порта (так называется Турецкое Правительство) опять-таки, конечно, по настоянию Англии и Наполеона, ответила форменным отказом, вынудив таким образом нашего Государя объявить, что он считает необходимым занять русскими войсками Молдавию и Валахию (нынешнюю Румынию). Порта и на это, однако, ничего не ответила; она надеялась на помощь врагов России, и старалась только по мере возможности затянут переговоры, лелея тайную мысль, так или иначе, вовлечь Россию в войну, с целью умалить её славу.

Понятно, что Англия и Франция против этого ничего не имели, но Англичан тем не менее не на шутку смущала мысль, что наш Русский флот во время Наваринского погрома не уступал в храбрости и знании дела их собственному, из чего невольно выводилось заключение, что и в данную минуту он легко мог явиться ему же опасным соперником; уничтожить такого соперника им крепко хотелось; и вот потому-то, воспользовавшись враждой Наполеона к России, они в один прекрасный день поспешили заключить с ним союз, чтобы действовать против нас сообща, и, несмотря на раньше заключенные договоры, отправили свой союзный Англо-Французский флот к Константинополю в виде угрозы России. Но Россия не из трусливых, угрозы их не испугалась, да и Русский царь, кроме того, отступить от своего слова неспособен, а потому, не смотря на готовность Англии и Франции защищать Турок, он все-таки не отменил раз данное русским войскам приказание занять Молдавию и Валахию.

"Не завоеваний ищем мы, - поведано было русскому народу в Высочайшем манифесте - в них Россия не нуждается, мы ищем удовлетворения справедливого права, столь явно нарушенного. Мы и теперь готовы остановить движение нашего войока, если Оттоманская Порта обяжется свято наблюдать неприкосновенность православной церкви. Но если упорство и ослепление хотят противного, тогда, призвав Бога на помощь, Ему предоставим решить спор наш, и с полной надеждой на Всемогущую Десницу пойдем вперед за Веру Православную".

Сказано - сделано. Русския войска пошли вперед за веру Православную, и расположились вдоль Дуная; что касается Англичан и Французов, то они, хотя явно не вступали с нами в борьбу и даже как-будто вели с Русским Царем дружественные переговоры, но на самом деле по прежнему продолжали cвои неблаговидные происки и подстрекательства, возстановляя против нас Турцию, которая вдруг, без всякого видимого к тому повода, объявила России войну, послала сообщить об этом в Петербург и, не предупредив наших главнокомандующих, начала с того, что Турецкий начальник на Дунае, Омер-Паша, в один прекрасный день потребовал, чтобы командовавший Русским отрядом князь Горчаков, в течение двух недельного срока, очистил Турецкия владения. Отношения с каждым днем становились все более и более натянутыми, хотя явной, открытой войны еще не было; такое неопределенное положение продолжалось некоторое время.

Часть нашей Дунайской флотилии, под начальством капитана 2-го ранга Варнаховского (флотилией называется отряд мелких военных судов), получила приказание подняться вверх но реке до Галиции, пройти куда нельзя было иначе, как мимо вновь возведенной крепости Исакчи, где турецкими работами тогда заведывал один французский полковник, постоянно хваставшийся перед всеми своей безграничной властью и с гордостью утверждавший, что "без его разрешения даже птица не смеет пролететь мимо Исакчи".

Когда капитану Варнаховскому об этом доложили, он улыбнулся и затем, спокойно снявшись с якоря со всем своим отрядом, состоящим из 2 пароходов с 4-мя орудиями на каждом и восемью канонерскими лодками с 24-мя небольшими пушками, смело направился к известной цели; но едва успел подойти к крепости, как оттуда по передовому пароходу его был открыт огонь, на что он со своей стороны приказал отвечать тем же.

Расположив лодки по бокам пароходов, чтобы защитить машины от выстрелов Турок, которые старались направлять их именно туда с явным намерением причинить порчу, - отряд капитана Варнаховского продолжал стойко подвигаться вперед, хотя путь выдался не легкий, так как идти приходилось против течения, среди густого дыма, настолько застилавшого все окружное пространство, что порою даже становилось невозможно прицеливаться. Благодаря-ли тому, что молодцы матросы, находили все-таки возможность улучить удобный момент или вследствие, простой счастливой случайности, но наши выстрелы свое дело сделали, сбив у Турок целых три орудия и разгромив неприятельский лагерь, расположенный на скате горы против города Исакчи.

Неприятель, однако, несмотря на невыгодность своего положения, все время продолжал отстреливаться; наша флотилия находилась почти полтора часа под непрерывным огнем, который, впрочем, не помешал ей добраться до Галаца без особенных потерь и повреждений.

Кроме матросов, на судах находилась еще и пехота (Модлинский пехотный полк). Первые и последние одинаково показали себя молодцами. Русский солдат, к какому-бы роду оружия ни принадлежал, всегда, везде и при всевозможных обстоятельствах умеет принаравливаться: поступив на корабль, он живо осваивается с окружающей обстановкой и своим присутствием приносит пользу матросу, точно также как и матрос, высаженный на берег, идет рука об руку с своим сухопутным товарищем, не останавливаясь ни перед какою преградою.

Итак, первые схватки Русских с Турками близь Исаки и кончились в нашу пользу; у неприятеля оказалось до полутораста человек убитых и до трех сот раненых; с нашей стороны убито нижних чинов всего 6, а ранено 44, но зато в числе убитых находился и сам капитан Варнаховский.

Почти одновременно с только-что описанной схваткой, Турки точно таким же образом, не объявляя явной войны, вторглись в наши пределы на Кавказе, напав на находившийся на берегу Черного моря, между Поти и Батумом, небольшой пограничный пост Св. Николая.

Нападение было сделано в темную, ненастную ночь, на 16 октября, когда кругом, как говорится, не было видно ни эти, и дождь лил ведром; на посту, состоявшем всего из нескольких ветхих, полуразвалившихся строений, окружавших небольшую деревянную церковь, вдруг раздалась тревога.

Начальник тамошней команды, капитан линейного батальона Щербаков, присланный туда для защиты русских границ, с двумя неполными ротами линейного батальона, тремя орудиями, казаками и сотней кавказской милиции заметил, что партия Кабулетцев (так называлось одно разбойничье племя, жившее по турецкому берегу) осторожно высаживается близь поста, очевидно с целью грабежа.

Желая устранить неприятность, капитан Щербаков сосредоточил все свое внимание на том, чтобы не допустить разбойников, привести в исполнение задуманный ими план, и никак не подозревал замысла Еобулетцев, явившихся просто с целью отвлечь внимание гарнизона от громадного количества турецких судов, которые, воспользовавшись темнотою, уже успели подплыть к берегу и высадить за него несколько батальонов пехоты.

Только к утру, когда начало светать, Русский гарнизон с ужасом заметил, как ловко обошли его Турки, вооруженные силы которых в 20 раз превышали наши. Началась перестрелка; русские солдаты встретили Турок беглым огнем, но это не принесло никакой пользы, так как количество неожиданно появившагося неприятеля росло с каждою минутою. Русские отбивались храбро, отбивались до тех пор, пока у них хватало сил; Турки же, подступая все ближе и ближе, в конце концов взялись за шашки и кинжалы. Пощады от них ждать было нечего; они жгли, рубили, калечили все, что попадалось под руку, и наконец в заключение с неистовым криком ворвались в церковь, где местный священник Иеромонах Серафим в полном облачении служил молебен. Обезумевшие от ярости басурманы, как дикие звери, бросились на него, свалили с ног и отпилили ему голову, затем отправились к находившемуся по близости провиантскому магазину; около двери магазина стоял часовой. Сообразив, что в общем дело

наше проиграно и что опасения нет, он с какою-то лихорадочною решимостью поспешил зажечь пук сухой рогожи, чтобы бросить его-под строение, которое вспыхнуло моментально и таким образом не досталось в руки неприятеля.

не хотел, и если Турки на сей раз остались победителями, то во всяком случае победа досталась им не дешево.

* * *

Скорбная весть о занятии неприятелем поста Св. Николая немедленно дошла до начальника черноморской береговой линии генерала Миронова, который, желая удостовериться действительно ли неприятель вторгся в наши пределы, поспешил отправиться туда на пароходе "Колхида" и на всякий случай прихватил с собою роту линейного баталиона.

Когда он добрался до цели путешествия, то-есть до нашего берега, где находился пост Св. Николая, то ему бросились в глаза мелькавшие на берегу огоньки, обозначавшие присутствие там лагеря; но вопрос заключался в том, чей это был лагерь: Русский или Турецкий, что различить в темноте оказалось немыслимо, пришлось ждать разсвета.

В виду могущей встретиться опасности, генерал приказал пароходу выйти в море, а когда утренний туман разсеялся на столько, что можно было различать предметы, то, к великому своему неудовольствию, явно разсмотрел в лагере желтые и красные значки, служившие доказательством, что берег занят Турками.

Долее сомневаться было нечего. "Колхиде" следовало отойти дальше и встать таким образом, чтобы быть вне выстрелов. Раздалась команда; но тут вдруг случилось следующее, совершенно непредвиденное обстоятельство. В разстоянии от турецкого лагеря не более восьмидесяти саженей пароход сел на мель.

"Вот это хорошо!" послышался с берега голос, говоривший ломаным русским языком, и вслед затем раздался выстрел.

Командир парохода капитан Кузьминский отдал приказание завести якорь по направлению к морю, с тем разсчетом, чтобы, притягиваясь, сняться с мели.

Экипаж принялся усердно тянуть завод. Все шло благополучно, никто из присутствующих не допускал даже мысли о возможности какой-либо неудачи, как вдруг, к общему ужасу, канат неожиданно лопнул и всякая надежда на спасение исчезла...

Пальба с берега между тем не прекращалась; правый борт парохода вскоре оказался весь пронизанным, дымовые трубы испорченными, верхния постройки пробиты ядрами и пулями. Положение с каждой минутой становилось все более отчаянным. Для облегчения парохода не оставалось другого средства, как срубить переднюю мачту. Лейтенант Степанов, схватив топор и, высоко занеся его над головою, хотел это исполнить собственноручно, но, после первых же взмахов, оказался раненым, вследствие чего начатое им дело пришлось продолжать другому, его же увели в каюту.

Команда между тем пыталась завести другой якорь, чтобы по нем стянуться. При работе присутствовал сам командир - капитан-лейтенант Кузьминский, давая надлежащия указания. Дело, повидимому, ладилось; еще минуты 2--3 и цель очевидно была бы достигнута, но... тут случилось новое препятствие, новое замедление - капитан получил контузию в голову и упал без чувств.

Явившийся на помощь доктор старался как можно скорее привести его в сознание, благодаря чему, по прошествии нескольких минут, капитан открыл глаза.

- Это ничего, ребята, пройдет, не смущайтесь, делайте свое дело! - обратился он к матросам, стараясь приподняться, и только-что хотел отдать еще какое-то дополнительное приказание, как осколок неприятельской гранаты смертельно ранил его в спину. Начальство пришлось принять барону Дистерло, после него старшему. Барон приказал немедленно дорубить мачту, и когда при этом кормовой флаг вдруг оказался сшибленным, то собственными своими руками сию же минуту заменил его новым. Неприятель между тем, продолжал обстреливать нас с прежнею силою, и по наведенным впоследствии справкам оказалось, что "Колхида" в этом деле, не будучи в состоянии сдвинуться с места, получила более 120 пробоин.

Солдаты положительно выбивались из сил, стараясь сделать все возможное, чтобы как нибудь стянуть севший на мель пароход, но труд их не увенчивался успехом. На некоторых лицах, изнуренных продолжительною работою, уже выражалось нечто похожее на отчаяние; каждый очевидно видел и сознавал предстоящую и неминуемую гибель: одни, выпустив из рук канат, стояли неподвижно; другие, сняв шапки, усердно молились. Но вот, вдруг, пароход как будто тихо закачался на месте, а потом и тронулся... все сразу оживились и, точно подгоняемые невидимою силою, на перебой друг перед другом бросились к канату, осенили себя крестным знамением и, вздохнув свободнее, поплыли наконец вперед... Четверть часа спустя, турецкий лагерь скрылся из виду...

Пока русскому войску приходилось таким образом бороться с Турками на Дунае и на Кавказе, порою при самых неблагоприятных условиях, с сравнительно небольшими силами, Черноморский флот тоже не дремал.

Во главе его стояло два лихих адмирала: Нахимов и Корнилов; оба они давно были известны своею отвагою, и попавшие под их начальство подчиненные никогда не боялись сразиться где и с кем угодно.

Они зорко следили за Турецкими судами, инстинктивно чуяли скорое наступление войны и с нетерпением ожидали минуты, когда, наконец, получится приказание вступить в открытый бой.

Блистательное дело "Колхиды" близь поста Св. Николая и вести из Дунайской армий про подвиг Варнаховского еще больше, так сказать, подзадоривали их.

- "Господи, да когда же это нам объявят, что мы можем не только отражать, но и нападать!" повторяли они безпрестанно.

1-го Ноября заветная мечта их наконец осуществилась: - (в эскадре адмирала Нахимова было получено. известие об объявлении войны.

Офицеры и матросы со слезами радости поздравляли друг друга и сожалели только об одном, что несколько дней уже стоявшее ненастье явилось помехой тому, чтобы адмирал мог скорее сообщить всем кораблям окончательное решение. Недели через полторы, однако, не смотря на то, что погода все еще не изменялась к лучшему и безпрестанные бури норою почти превращались в настоящий шторм, адмирал нашел необходимым отправить два корабля в Севастополь, а сам с остальными поплыл вдоль неприятельского берега мимо Синопской бухты, где, как в самом спокойном месте, позднею осенью, когда Черное море обыкновенно бывает в особенности бурливо, всегда располагалась большая часть турецкого флота.

Заранее предвкушая удовольствие побороться с ненавистными Турками, матросы горели нетерпением скорее приступить к делу, и чем ближе подходили ж бухте, тем становились оживленнее; шуткам и остротам над басурманами не было конца.

Вот и. бухта, наконец, - стала видна, словно на ладони... Нахимов смело вошел в нее - вошел точно домой, без всякой боязни, без всякой церемонии, вошел и, остановившись на разстоянии пушечного выстрела, стал тщательно осматривать расположение турецких судов, защищенных береговыми батареями, а потом, чтобы лишить их возможности выйти оттуда до тех пор, пока не подойдут поджидаемые им корабли из Севастополя, разместился -около самого входа.

Собственная сила его состояла из следующих кораблей: "Императрица Мария", "Чесма", "Ростислав", затем "Париж", "Великий Князь Константин", "Три Святителя" (из эскадры Новосильского) и двух фрегатов "Кагул" и "Кулевчи".

Нахимов разделял вполне общее мнение подчиненных и тоже жаждал скорее посчитаться с врагами; он заранее был уверен в успехе, во-первых, главным образом уповал на милость Всевышняго, а во-вторых, возлагал крепкия надежды на своих отважных "деток", как обыкновенно называл матросов.

особую известность и считается образцовым: "Государь Император и Россия ожидают славных подвигов от Черноморского флота. От нас зависит оправдать ожидания!". Этими словами приказ заканчивается.

По прочтении приказа на адмиральском корабле взвился сигнал: "Приготовиться к бою и идти на Синопский рейд".

в две колонны и с высоко развевающимися на мачтах русскими флагами быстро, на всех парусах, понеслась прямо на неприятеля.

В первой колонне на корабле "Императрица Мария" шел сам Нахимов, а во второй, на "Париже" {Командиром "Парижа" был знаменитый впоследствии Истомин, геройски погибший на Малаховом кургане.} - Новосильский.

Погода, как и раньше, стояла пасмурная, не приветливая; все пространство вокруг было покрыто густым туманом, который сначала даже мешал делать необходимые наблюдения, но затем, когда он несколько разсеялся, то с русских судов можно было ясно видеть, как Турки тоже торопились закончить свои приготовления к бою.

Попутный ветер очень способствовал быстрому приближению нашей эскадры к неприятелю. Раздалась тревога; команда начала смачивать палубу, опускать сукно над крюйт-камерами (то есть над корабельными пороховыми погребами); люди видимо находились в возбужденном состоянии. Ровно в 12 часов на Турецком адмиральском корабле показался первый клуб дыма, и раздался первый выстрел; одновременно с этим наш русский корабль "Три Святителя", ставши бортом и не крепя парусов, тоже открыл огонь; примеру его последовали остальные.

Подобного маневра Турки, очевидно, никак не ожидали, наводили все свои орудия вверх, благодаря чему направленные на нас выстрелы, в первое время, не причиняли нам ни малейшого вреда; затем Турки стали палить по другому направлению; наши в долгу не оставались.

Шум, гром и гвалт стояли невообразимые; откат орудий, стоны раненых - все это слилось в один общий, непонятный гул. Неприятельския ядра сыпались на нас градом; больше всех пришлось пострадать кораблю "Императрица Мария", так как он находился к неприятелю ближе, но это не мешало ему также отвечать огнем, идти гордо вперед и, остановившись наконец против адмиральского турецкого фрегата "Аунни-аллах", бросить якорь.

Что касается остальных судов нашей эскадры, то они точно также, не обращая внимания на неприятельския ядра, спокойно занимали места в полукруге, с таким расчетом, чтобы против каждого русского корабля приходилось по два или даже по три турецких.

"Императрицы Марии" все время велась замечательно искусно, результатом чего получилось, что "Аунни-Аллах" не мог ее выдержать, и вскоре принужден был ретироваться. Не видя другого исхода, он решил отклепать якорную цепь, предоставив себя на волю течения, которое понесло его прямо к берегу, но, проходя мимо другого нашего адмиральского корабля "Париж", он попал под разрушительный огонь и вскоре, окончательно искалеченный, был выброшен на мель.

Корабль "Императрица Мария" между тем успел уже направить свои орудия на другой турецкий фрегат, бывший некогда, русским и носившим название "Рафаила", но впоследствии отнятый у нас Турками и прозванный ими "Фазли-Аллах", что означает в переводе "Богом данный".

Это единственное судно, отбитое Турками у России за все время их не однократных войн с нами. Когда в 1829 году Императору Николаю Первому доложили об этом прискорбном факте, то Император заметил следующее: "Если фрегат Рафаил когда-нибудь будет возвращен в наши руки, то повелеваю предать его огню, как недостойную память Русского флота".

И вот теперь на долю корабля "Императрица Мария" выпал наконец счастливый жребий исполнить приговор Русского Царя.

Благодаря тщательным усилиям офицеров и матросов, от "Фазли-Аллаха" через час времени ничего не осталось, так как он был охвачен пламенем и, вынужденный выброситься на берег, окончательно сгорел. Огонь раскидывался во ввсе стороны с неимоверною быстротою, покрывая горящими обломками турецкую часть города, вследствие чего, конечно, и там начался пожар, продолжавшийся почти во все время пребывания нашей эскадры, так как перепуганные жители разбежались и тушить пожар было некому.

случае, а корабль "Чесма" кроме того, расположившись вдоль двух береговых батарей, в конце концов уничтожил их до основания, в то время, как корабль "Великий Князь Константин", в подмогу ему, взорвал большой турецкий флот, обломками которого буквально закидало другую, расположенную но близости, батарею, - закидало настолько, что она перестала действовать.

Начальник эскадры адмирал Павел Степанович Нахимов с гордостью смотрел на подвиги храбрых моряков, и не мог налюбоваться геройству и молодечеству своих "деток"; спокойно стоя на палубе, в минуту самого разгара боя, с подзорной трубой в руке, он зорко следил за всем, что совершалось вокруг... Человеческая кровь лилась рекою, общий адский гвалт не прекращался ни на секунду; потеря со стороны Турок была велика, но и нам подчас тоже приходилось не легко. На корабле "Три Святителя", например, неприятелю удалось перебить ширинг (конец взятый от якоря на корму, чтобы удобнее ставить судно по известным направлениям); это обстоятельство причинило кораблю сильное повреждение, и результат мог получиться печальный; положение грозило сделаться отчаянным, но по счастью на помощь явился соседний корабль "Ростислав"; он начал громить турецкую батарею во-всю, громил до тех пор, пока его самого не постигло неожиданное бедствие, стоившее ему не мало человеческих жертв. Неприятельская граната разбила его палубу, ударила в одно из орудий и, к довершению общого ужаса, еще чутьчуть не зажгла пороховой ящик; в предупреждение бедствия однако были приняты надлежащия меры, но во всяком случае судну грозила сильная опасность, так как загоравшияся местами части валились ко входу в пороховой погреб, и от одной как нибудь незамеченной искры корабль мог легко взлететь на воздух. Наступила суматоха, которая впрочем, продолжалась не долго. Молодой мичман Колокольцев нашелся первый: он вызвал вперед несколько человек матросов, и быстро принялся тушить огонь, что по какой-то счастливой случайности ему удалось как нельзя лучше. Пороховой погреб остался неприкосновенен; при взрыве же орудия раненых и обожженых оказалось около сорока человек. В числе прочих пострадал матрос Майстренко, которому выжгло оба глаза; бедняга, конечно, на век лишился возможности видеть людей и свет Божий, но, как христианин в душе, с верой служа царю и отечеству, он не роптал на свою горькую долю, а напротив, всегда с особенным удовольствием и увлечением рассказывал про все пережитое и перечувствованное. Стоило только завести речь по этому поводу - и Майстренко принимался говорить неумолкаемо: "Сначала, вишь ты, Турки угощали нас ядрами, - начинал он свой рассказ громко, отчетливо и при этом лицо его принимало какое-то особенное выражение, - а потом, как мы запалили, так ажно небу жарко стало, такой беды, да калечи им понаделали, что они, как говорится, своих не узнали... какому кораблю мачты посбивали, какой на бок уложили, а какой и совсем на воздух взорвали! Не сладко, думаю, тогда было басурманам проклятым, да впрочем, так им и надобно, много они погубили наших душ православных; про тех, что погибли в бою, говорить нечего - это дело понятное, ну, значит война и шабаш; хоть он и басурманин, а все же обязанность свою должен чувствовать: вышел на бой - знай режь, пали, коли неприятеля; неприятель со своей стороны с тобою то же самое делает; - а вот на пленных, да на людей беззащитных нападать не следует; для турков же проклятых это самое разлюбезное дело. Слыхал я не раз, как рассказывали, что, заняв пост Св. Николая, они захватили в плен какого-то таможенного чиновника и для потехи принялись стрелять в него, как в цель; потом пытали врача, чтобы заставить сознаться, куда он спрятал деньги, и под конец перерезали почти всех женщин и детей..." Много подобных рассказов слушалось среди героев Синопской битвы. Переходя из уст в уста и будучи порою занесены в различные записки, они читались и читаются каждым русским человеком, а военным в особенности с большим интересом.

* * *

Итак, несмотря на понесенные убытки, дела русской эскадры, в общем, стояли хорошо, победа видимо молилась в нашу сторону, хотя неприятель старался отбиваться до последней возможности; русския и турецкия ядра летали в воздухе в перемешку, взрывы с обеих сторон раздавались безпрестанно, корабли ни на секунду не уменьшали огня и как бы соперничали один с другим в храбрости. Но вот мало-по-малу число летавших в воздухе турецких ядер стало убавляться, - Турки, волей-не-волей, принуждены были придти к заключению, что борьба для них дольше не под силу и что для Русской эскадры наступила пора ликования!

Из уцелевших от взрыва и пожара Турецких судов в исправности не оказалось ни одного; количество убитых и раненых достигало громадных размеров; в числе последних был найден сам начальник эскадры Осман-Паша; покинутый командой, с перебитой ногой, ухватившись за какую-то снасть, он по пояс плавал в воде, когда наша шлюпка подобрала его вместе с остальными ранеными, угнетенный вид которых и мольбы облегчить страдания порою невольно возбуждали нечто похожее на чувство жалости в сердцах даже ненавидевших их русских матросов.

Синопская бухта тоже представляла собою ужасный вид: куда ни оглянешься, везде только и видишь груды развалин, обгорелые столбы и, так сказать, одни остовы бывших кораблей и фрегатов, наполненные теперь телами убитых. Из города, однако, от времени до времени раздавались выстрелы, вследствие чего адмирал Нахимов послал туда объявить местным властям, что если они не перестанут стрелять по эскадре, то завтра же, на том месте, где теперь находится Синоп, не останется камня на камне. Но каково было изумление посланных, когда, прибыв к цели, они не застали там не только никого из властей, но даже ни одного Турка, а выстрелы продолжались по" прежнему.

бегством, оставили заряженные орудия, которые во время пожара накаливались от огня и сами стреляли.

Радостная весть о том, что Синопское сражение выиграно, быстро разошлась по России; молодецкие подвиги русских моряков вызывали восторг, тем более, что каждый отлично понимал, на сколько Синопский бой был важен в том отношении, что, благодаря ему, Турки все-таки не попали на Кавказ и через это расположенные там (т. е. на Кавказе) наши войска, крайне малочисленные, могли смело продержаться до весны, в ожидании посланных туда новых подкреплений. Вслед за радостным известием о Синопском бое, несколько дней спустя, по России пронеслась новая, не менее того приятная новость о том, что семь тысяч кавказских богатырей под начальством князя Бебутова в прах разбили тридцатитысячную турецкую армию и захватили двадцать четыре орудия.

Во всех православных храмах служили благодарственные молебны; ликование было всеобщее; начиная от Черного моря и вплоть до Белого нельзя было отыскать местечка или уголка, где бы не праздновалась двойная победа русских богатырей. Имена Бебутова и Нахимова сделались известными; впоследствии, когда, по окончании боя, оба они вернулись на берег, то по их адресам чуть не каждый день со всех концов России получались поздравления, а Нахимову еще кроме того от какого-то богомольца, пожелавшого скрыть свое имя и остаться неизвестным, был прислан образ Святого угодника Николая Чудотворца.

Приносимые поздравления Нахимов всегда принимал со своей обычной скромностью, себе не приписывая никаких заслуг, и утверждал одно - что с такими молодцами, как его "детки", не такия дела можно проделывать. - Образом же Святого Угодника -очень дорожил, и, согласно одновременно с ним полученному в письме совету того же самого неизвестного богомольца, снял с него две копии, одну постоянно носил на груди, другую во время плаваний вешал в своей каюте.

Разгромив Турецкий флот и завладев Синопом, нашей эскадре однако думать об отдыхе было некогда, - ей предстояло еще одно крайне тяжелое дело, над которым задумывался даже сам Нахимов: - надо было возвращаться в Севастополь, возвращаться среди глухой осени, при страшном, почти постоянном урагане. Кроме того встречалась необходимость обязательно переплыть поперек всего Черного моря в то время, когда Англо-Французский флот стоял не по далеку от Константинополя, и поручиться за то, что ему не вздумается оказать помощь Туркам, было трудно; о том, чтобы отложить возвращение, нечего было и думать. И вот наши лихие матросики, едва успевшие опомниться от тяжких трудов во время боя и похоронить убитых товарищей, приступили к тому, чтобы хотя кое-как исправить различные повреждения на кораблях, потому что пускаться в путь в таком виде, как они находились в данную минуту - представлялось немыслимым.

е. потянуты вперед с помощью других судов), а остальные шли сами по себе.

Переезд совершился в течение двух суток; 21-го ноября суда благополучно прибыли в Севастополь, где для встречи их на берегу собралась громадная толпа народа. Раздалось громкое ура! сопровождаемое салютом. Все спешили как можно скорее приветствовать победителей и навести оправки, возвратились ли в числе их близкие и родные?..

Ставшим на якорь кораблям, однако, было приказано в продолжении четырех суток не иметь сообщения с берегом - это называется выдержать карантин, т. е. принять меры предосторожности против того, чтобы не занести какой нибудь заразительной болезни. Следовательно ни офицеры, ни матросы не имели права отправиться к своим родным или знакомым, а потому последние, не будучи в силах долее оставаться в неизвестности, сами приезжали с берега на шлюпках и, окружив корабли, хотя издали стремились повидать кому кого было надобно или узнать о тех, кого уже не стало

Само собой разумеется, что Русские корабли пострадали не мало, и что из числа отправившихся на бой людей многие погибли, назад не вернулись; на одном корабле "Ростислав", например, насчитывали раненых и убитых более ста человек; что же касается самих судов, то, как уже сказано выше, причиненный им изъян и порча тоже были значительные. На судне "Императрица Мария" оказалось 60 -пробоин, на "Трех Святителий" около 50-ти, на корабле "Ростиславле" и некоторых других судах почти тоже самое.

чинов и орденов, получили денежные награды, адмирал Нахимов был пожалован Орденом Св. Георгия, а князю Меньшикову Государь изволил собственноручно написать следующее:

"Поручаю Вам сказать храбрым морякам нашим, что я благодарю их за подвиги, совершенные для славы и чести Русского флота; Россия этого никогда не забудет".

Лестно было морякам узнать о подобном поручении от имени великого монарха. Слушая его, вникая в каждое слово, они чувствовали себя счастливыми в том, что им удалось послужить на славу любимого Царя и постоять за Православную святую веру.